Анализ текстов в гендерных исследованиях

То, что нас окружает и доступно наблюдению либо уже является текстом или может быть в качестве такового представлено. Все эти тексты, или документальные источники, можно разделить на два типа: созданные специально для исследования или созданные первоначально для иных целей и лишь затем проанализированные учеными. Любой метод сбора эмпирических данных в социологии (наблюдение, глубинное интервью, фокус-группа, анкетный опрос) приводит к появлению текста: расшифровка записей интервью, дневник наблюдения, отчет об исследовании. Такие тексты создаются специально в целях исследования. А вот личные документы людей: их письма, дневники, стихи, любительские фильмы, фотоальбомы, коллекции различных вещей и многие другие формы самовыражения и отражения личной жизни, характерные для многих людей, — являются культурными артефактами. Такие «документы жизни» могут стать предметом интереса социальных ученых, поскольку могут существенно расширить наши представления о реальности.

В 30-е годы прошлого века французская исследовательница Харриет Мартинье говорила в своей работе об исследовании американских морали и манер, что слова людей могут служить лишь комментарием к тому, о чем нам могут рассказать вещи. Мартинье считала, что институты и записи воплощают в себе намного больше, чем сколь угодно разнообразная коллекция голосов людей. Под записью она подразумевала любой вещественный объект, созданный людьми: руины древней архитектуры, эпитафии, гражданские регистры и тысячи других проявлений общего разума, которые могут быть обнаружены у любого народа. Этот принцип был принят на вооружение многими авторами. Например, спустя полтора века американская исследовательница гендерных ролей Роуз Вейтц подчеркивала, что культурные продукты заданного общества в любой конкретный момент времени отражают основные темы общества и эпохи. В культурных артефактах как бы записана информация о том контексте, в котором они были произведены. Однако хотя некоторые тексты и отражают время и место их создания, другие (например, телепередачи, кинофильмы) отражают опыт тех, кто создает эти тексты. Речь идет об индустрии культуры, где произведения выступают посредниками между автором, заказчиком и аудиторией. Современные исследователи культурных текстов учитывают этот опосредованный смысл артефакта и в связи с этим анализируют как сам текст, так и процесс его производства. При этом ставится вопрос о том, что позволяет или что заставляет автора произвести именно такой текст.

Как различаются документы? По способу фиксирования информации — рукописные и печатные, фото-, аудио и видеозаписи. С точки зрения целевого назначения, как уже упоминалось, бывают целевые (специально созданные в целях исследования) и наличные документы. По степени персонификации — личные (дневники, мемуары, письма) и безличные (статистические или событийные архивы, данные прессы, протоколы собраний). В зависимости от статуса документального источника — официальные и неофициальные. Особую группу документов образуют материалы средств массовой информации. Наконец, по источнику информации документы бывают первичные и вторичные. Вторичные представляют собой обработку, обобщение или описание данных первичных документов, созданных на основе наблюдения, опроса, регистрации событий.

Преимущество документов, созданных независимо от задач исследователя, перед данными анкетных опросов и даже глубинными интервью состоит в том, что содержащаяся в них информация в большей степени связана с естественным контекстом реальности, чем с искусственной ситуа-цией опроса.

Исторические корни. Подходы к анализу текстов, предложенные в социологии Мартинье, нашли отклик в работе Иды Уэллс — учительницы, журналистки, лектора, исследовательницы и активистки. Уэллс была дочерью освобожденных рабов; в 1891 году она исследовала условия, при которых происходило линчевание чернокожих мужчин. Она начала свой анализ с того, что собрала все газетные публикации о линчевании, посетила места событий и проинтервьюировала свидетелей, а также изучила судебные документы. Обвинение, которое упоминалось в газетах, — изнасилование белых женщин — выдвигалось против чернокожих мужчин лишь в 1/3 случаев, и гораздо меньше обвиняемых было признано виновными на суде. Поводом к линчеванию служили словесные перепалки. Вывод, к которому пришла Уэллс: чернокожие мужчины были убиты из-за расовой ненависти к ним со стороны белых, а не по причине конкретных преступлений. Это исследование было опубликовано благодаря сбору пожертвований, организованному чернокожими женщинами. Ида Уэллс подчеркнула в своей публикации, что она полагалась на документальные материалы, написанные белыми. Тем самым она способствовала наиболее сложному процессу — пересмотру стереотипов доминирующей группой.

Типы материалов, использующихся в современном феминистском контент-анализе. Контент-анализ — это систематическое изучение объектов (артефактов) или событий посредством их пересчета или интерпретации содержащихся в них тем. Культурные артефакты выступают объектом анализа социологов, историков, литературоведов, социальных антропологов и археологов. Такие культурные продукты имеются в каждом аспекте человеческой жизни: в относительно частных мирах, «высокой» культуре, популярной культуре, организационной жизни. Только воображение исследователя (вернее, недостаток этого воображения) может установить предел поиска культурных артефактов. В феминистском анализе «текстов» объектом, например, могут выступать детские книги, народные сказки, произведения искусства, художественная и любая другая литература, произведения детского творчества, мода, открытки, всевозможные руководства и инструкции, адресованные девочкам и женщинам (например, как стать хорошей хозяйкой), доски объявлений, газеты, медицинские записи, научные публикации, учебники социологии, сборники афоризмов или цитат.

Особенность дневников в том, что они описывают жизненные события тогда, когда они происходят, тогда как в устных историях на воспоминания накладываются впечатления современности и срабатывает эффект места и времени. В биографическом интервью, как и в устной истории, исследователь различает два аспекта субъективного времени: «каково сегодняшнее видение прошлого и каковы были ощущения человека тогда, в момент совершения события, в прошлом». Исследователь может использовать уже существующие доступные дневники или просить респондентов вести дневник в течение определенного времени. При этом предлагается примерная структура записей в целях исследования, но предусмотрены и любые другие заметки личного характера. На материале дневниковых записей возможно анализировать содержание повседневной жизни, бюджет времени, а также исследовать особенности практик и сообществ, скрытых от наблюдения. В тех случаях, когда респондент, заполняя дневник, следует схеме, предложенной исследователем, эти записи называются дневниковым интервью. Это интервью относится к полуструктурированным.

Письма выступают богатым источником информации и могут быть классифицированы следующим образом: церемониальные (по случаю официального события, праздника); информационные (детальный рассказ о жизни семьи, адресованный отсутствующему ее члену); сентиментальные (призванные оживить чувства человека безотносительно к какому-либо особому случаю); литературные (имеющие эстетические стороны); деловые. Эта классификация принадлежит У.Томасу и Ф.Знанецкому, активно использовавшим письма в своих исследованиях. При использовании писем необходимо помнить, что у него есть две референтных персоны — автор и адресат, на реакцию которого рассчитан стиль каждого письма, реакцию конкретного получателя; адресат наполовину определяет направленность и стиль письма.

Один способ гендерного, или феминистского, контент-анализа — выделять категории текстов, рассматривая отдельно те артефакты, что произведены женщинами, о женщинах или для женщин, мужчинами, о мужчинах или для мужчин, а также женщинами для мужчин и в других сочетаниях категорий. Иногда артефакт попадает в более чем одну категорию, если текст, скажем, написан женщинами о женщинах и для женщин. Так, канадская исследовательница Джоан Пеннелл анализировала идеологию устава одного приюта для женщин, страдающих от семейного насилия.

Культурные артефакты являются продуктами индивидуальной деятельности, социальной организации, технологии и культурных паттернов. Интерпретации этих материалов, конечно, сами являются культурными артефактами. Поскольку культурных объектов существует великое множество, выделим четыре типа материалов, принципиально важных для гендерных исследований. Это записанные свидетельства (например, дневники, научные журналы, научная фантастика, граффити), нарративные и визуальные тексты (например, фильмы, телешоу, реклама, поздравительные открытки), материальная культура (например, музыка, технология, содержимое детской комнаты, коллекция книг) и поведенческие стили (например, манера одеваться, жесты, взгляды).

В процессе феминистского контент-анализа может выявиться, что тот или иной текст транслирует сугубо патриархальные и даже женоненавистнические взгляды. С другой стороны, образец популярной культуры, выбранный для анализа, может проявить свою оппозиционную сущность по отношению к доминантной культуре. Популярные культуры, созданные или выбранные женщинами, могут отличаться сопротивлением или упругостью, независимостью от господства мужской культуры.

Ключевые характеристики культурных артефактов. Культурные артефакты обладают двумя отличительными особенностями. Во-первых, они натуралистичны, естественны, поскольку не были созданы намеренно в качестве объектов научного исследования. Во-вторых, они не-интерактивны, поскольку не требуют взаимодействия с людьми посредством наблюдения или беседы. Эмиль Дюркгейм, например, не обращался к интервью, а использовал статистику самоубийств, когда анализировал сплоченность общества. В то же время, исследователи могут применять и те материалы, которые как будто специально созданы для анализа того или иного вопроса. Примером подбора материалов двух типов в исследовании проблемы абортов будет использование: а) газетных статей и буклетов, листовок, брошюр и б) таких организационных документов, как протоколы собраний, уставы, списки основателей и спонсоров. К первой группе относятся документы, создающиеся специально для убеждения людей, следовательно, они рассчитаны на общественное внимание и могут как производиться, так и использоваться иными исследователями как аргументы научных публикаций. Документы второй группы не были изначально созданы в целях исследования, однако посредством их анализа можно установить, в чьих интересах производится и распространяется мнение о необходимости запретить или разрешить аборты. Подобное исследование провела американская социолог Кристин Лакер: она рассмотрела социальный состав движений «Про-лайф» и «Про-чойс» в ранний период их деятельности в 1960-е годы. Лакер объединила контент-анализ документов с продолжительными полуструктурированными интервью с 212 активистами, которые принимали участие в дебатах об абортах. Сопоставление материалов интервью с архивами и организационными текстами позволило ей понять связь между индивидуальными убеждениями и идеологий организаций). Такое исследование носит название мультиметодического. Феминистский контент-анализ как деконструкция. Термин контент-анализ по-разному определяется социальными учеными. Историки, например, применяют понятие архивных исследований, философы и литературоведы используют анализ текстов или литературную критику. Кроме того, различаются и теоретические перспективы к анализу культурных артефактов. В этом случае появляются дополнительные обозначения анализа текстов: дискурс-анализ, анализ риторики и деконструкция.

Ярким примером феминистской деконструкции служит проведенный Лорел Грэхам сравнительный анализ четырех текстов, созданных об одном и том же явлении — об одном годе жизни доктора наук Лиллианы Моллер Джилбрет, которая была пионером научного менеджмента. В качестве четырех текстов Грэхам взяла личные дневники Джилбрет, биографию, написанную ее коллегой Эдной Йост, книгу, опубликованную двумя детьми Джилбрет, и экранизацию этой книги. Такое прочтение одного и того же явления называется интертекстуальным, поскольку автор и читатель обращаются одновременно к четырем разным текстам, как бы вызывая их на диалог, на очную ставку. Грэхам рассматривает противоречия, содержащиеся внутри текстов, и несоответствия между текстами, считая их иллюстрацией всепроницающему действию патриархата и капитализма. Голос Джилбрет, который слышен в ее дневниках, прерывается доминантой внешних социальных сил, и ее жизнь приобретает новые очертания в биографии, книге и фильме.

Культура учит нас отдавать привилегию информации одного рода в ущерб другой. Эта тенденция выявляется посредством интертекстуального анализа, который можно также назвать феминистским прочтением. Становится очевидным, например, как в экранизациях феминистской литературы темы, заостренные автором книги, становятся более мягкими, даже нейтральными. Исследования такого рода демонстрируют намерение средств массовой информации показать феминизм и темы гендерных исследований как либеральные по отношению к существующей полоролевой системе.

Тамбовский психолог И.В.Грошев в статье о гендерном языке рекламы пишет о символике ритуализированного мужского господства, о стереотипных репрезентациях женщин как слабых, зависимых, плохо владеющих собой и вследствие этого покидающих ситуацию. Его анализ маскулинной риторики и сексуализированного характера отношений мужчины и женщины в рекламе заслуживает одобрения — это одна из немногих публикаций в отечественном социологическом издании на тему гендерного анализа визуальной продукции. К каким выводам приходит автор? Приведем несколько выдержек из текста работы и выводы автора.

Порой сами социальные ученые, проводя гендерные исследования, становятся на либеральные позиции по отношению к существующему неравенству. Так, выбрав в качестве цели исследования определение способов повышения эффективности воздействия рекламы на потребителя, отечественный психолог вскрыл в ходе исследования механизмы овеществления и унижения женщин. Правда, им не ставился и не решался вопрос о способах оценки эффективности рекламы для разных групп населения, эффективность скорее считалась изначально присущей дорогим западным рекламным роликам. Вывод, к которому приходит исследователь, никак не назовешь феминистским: «секрет неминуемого успеха в рекламном деле напрямую будет зависеть от обращения к устоявшимся стереотипам и… шаблонам нашего восприятия межполовых отношений мужчин и женщин, своего рода «социальным архетипам» человека». В своем втором выводе автор не идет дальше выражения сочувствия «представительницам слабого пола».

Важные темы научных публикаций, которые следует подвергать деконструкции, касаются семьи и сексуальности. Изучение проблем семьи и семейной политики в России в течение последнего десятилетия значительно повысило свой статус среди других, прежде считавшихся более престижными, исследовательских направлений. Выросло целое поколение молодых ученых, открыты кафедры, созданы исследовательские центры, рынок интеллектуальной продукции наполняется новыми статьями, монографиями, учебниками. Это тексты экспертов, к которым прислушиваются политики, по ним учатся студенты, на них ссылаются авторы популярных книг.

Анализу некоторых современных публикаций посвящена статья «Теоретический дискурс семьи и сексуальности», помещенная во втором разделе. Приведенные в ней определения учитывают семью в первую очередь как форму организации воспроизводства населения в обществе. Очевидно, что семья с ребенком-инвалидом, семья без детей и другие семьи, заклейменные как «ненормальные», вытесняются в самый низ социальной иерархии как социально бесполезные. Тем самым конструируется и поддерживается социальное неравенство, поскольку образы и образцы социальной структуры фиксируются репрезентативной культурой. Эти образы воспринимаются как должное, не подлежащее сомнению, и все последующие возможные вариации сравниваются, подравниваются, нормируются в соответствии с закрепленным каноном. Поэтому так трудно бывает осознать, что биологическая сексуальность — всего лишь набор возможностей, которые никогда не осуществляются без влияния человеческой социальности. Следующие фрагменты взяты из научно-популярного издания:

Роль транслятора навыков и образцов, то есть собственно человеческого опыта, предопределила господствующее положение мужчин в обществе. Глубина их претензий наглядно высвечивается в символическом присвоении прокреативной функции, вспомним — куваду.

Социальный прогресс, особенно в своей научно-технической стадии, способствовал ослаблению обозначенных зависимостей, тем самым смягчая, но не ликвидируя половые различия. Другими словами, открывшаяся возможность равновероятного овладения веером социальных ролей не привела к утрате «полового» лица, однако способствовала индивидуализации как мужчин, так и женщин. Именно последняя подпитывает движение женщин за мифическое равенство полов.

Для релаксации у мужчин есть две возможности: проституция и мастурбация. Что их объединяет? Наиболее очевидное — поведенческая пассивность. В самом деле, «вред» мастурбации вовсе не психосоматический, а социопсихологический. Онанируя, мужчина может вообразить какую угодно партнершу, скажем, Мерилин Монро или Патрисию Каас. В реальной же жизни большинство мужчин видят вокруг себя, мягко говоря, менее привлекательных особ, расположения которых, кстати, еще надо добиться.

Возведение петтинга в самоценную деятельность — это вольное или невольное поощрение откровенного стремления во что бы то ни стало избежать личной ответственности, а безликость, в свою очередь, не может быть признана моральной.

В социологических текстах, производящих и тиражирующих «истины» о семье, содержатся дискурсивные практики, которые представляют собой проблематизации семьи и семейной жизни. Это значит, что некоторые темы начинают обсуждаться как проблемы в научных кругах и благодаря этому становятся объектом пристального социального внимания и контроля. В научных, учебных и популярных текстах содержатся репрезентации семьи и сексуальности, которые определяют и нормируют наши представления о семейной жизни и интимности, женственности и мужественности. В результате, по словам Фуко, эти темы только так, а не иначе, могут и должны быть нами помыслены. При этом те, кто не попадают под общепринятую норму, изолируются, избегаются, подвергаются исключению. Тем самым сфера интимности, сексуальности, приватности, вся сфера семьи и любых проявлений нетипичности, индивидуальности превращаются в полигон борьбы за норму, где главным критерием служит социальная полезность, а не достоинство человека.

Как упоминалось выше, помимо рекламы, газет, а также научных публикаций, гендерный анализ широко проводится на материале художественной литературы. Романы, написанные как мужчинами, так и женщинами, оказываются политическими текстами в социальном и индивидуальном аспектах, поскольку персонажи художественных произведений представляют собой источник формирования идентичности. Среди принципов социального анализа художественных произведений, которые применяются и при анализе текстов интервью — изучение лингвистического репертуара, или тех тем, стереотипов и дихотомий, которые содержатся в речи героев. В этом случае единицей анализа выступает не сам человек, но его лингвистический репертуар и идеологические подстексты. В публикациях исследователи обязаны показывать как текст произведения, так и свой анализ, чтобы несоответствия были очевидны для читателя.

Истории, рассказанные людьми о собственной жизни, о сексуальных желаниях, фантазиях, переживаниях или трагедиях со страниц беллетристики или иллюстрированных журналов, в «ток-шоу» или документальных проблемных передачах, стали неотъемлемой частью современной культуры. Язык сексуальности, используемый в личном интервью или в художественном произведении, всегда содержит в себе напряженное противостояние микроструктур индивидуального опыта и макроконтекстов социальности.

Количественный контент-анализ. Исследователи, собирающие культурные артефакты для социального анализа, могут интерпретировать их с применением количественных или качественных методов. Например, компьютерные программы, подсчитывающие частоту употребления слов, могут помочь нам обнажить скрытые механизмы, заложенные в большом количестве документов. Подобным образом может проводиться количественный контент-анализ авторства и содержания академических журнальных статей, например по вопросу о процентном соотношении мужчин и женщин среди авторов или в качестве объектов исследований, в аспекте применяемых методов и обращения авторов к гендерной проблематике. Канадский психолог Пола Каплан применила этот метод, чтобы продемонстрировать антагонизм психологов к матерям обследуемых детей: она проанализировала девять основных журналов в области исследований психического здоровья за три года в течение 1972-1982 годов, применив 63 категории для прочтения и классификации 125 статей в аспекте «обвинения матери». Другой пример — исследование американских исследовательниц Дайаны Скалли и Полин Барт. Они осуществили количественный контент-анализ учебников гинекологии и пришли к выводу, что портрет женщин в этих текстах рисуется как образ психически больного человека.

Результаты количественного контент-анализа могут затем использоваться для формулировки гипотез, имеющих отношение к гендерным исследованиям, к феминистским теориям и проблемам, а также для практической деятельности в целях социальных изменений. Статья «Репрезентация гендерных отношений в российской массовой печати», приведенная в этом разделе, является образцом того, как исследователь удачно сочетает элементы количественного контент-анализа и дискурс-анализа, который еще называется качественным, или интерпретативным, подходом к тексту.

Качественный, или интерпретативный, контент-анализ. Исторические исследования полагаются на культурные артефакты при изучении жизни людей в прошлом. Артефакты в этом случае могут служить первичными источниками — сырыми историческими материалами — или вторичными, уже обработанными. Социальные ученые феминистского направления исследуют жизнь отдельных женщин и групп, отношений между мужчинами и женщинами или между женщинами, проблемы на пересечении расовой, гендерной, классовой и возрастной идентичности. Кроме того, ученые анализируют культурные артефакты, имеющие отношения к частной жизни, а также те идеи, институты и тех людей, которые в значительной степени повлияли на жизнь женщин в той или иной стране в определенный период времени. Документы, происходящие из публичной сферы (суд, правительство, церковь), являются конвенциональными источниками. Они подходят для изучения официальных событий, то есть тех, где преобладают мужчины. Если же мы хотим исследовать жизнь обычных женщин, для нас неоценимыми станут личные письма, дневники, молитвы, вышивка и другие произведения женского творчества, автобиографии, устные истории, медицинские карты, письма к редактору журнала, художественная литература, написанная женщинами, произведения женского фольклора, тетради с песнями и кулинарными рецептами. Американский социолог Елизабет Хампстен отмечает, что голос женщин-рабочих не представлен нигде, кроме их личных писем, дневников и интервью с ними. Кроме того, экстраординарная, выдающаяся женщина и обычная женщина при более внимательном отношении могут оказаться не так уж сильно отличными друг от друга, как это может выглядеть на первый взгляд.

Феминистская теория используется здесь как основа интерпретации данных. Прочтение Гердой Лернер, историком и социологом, женских дневников поколебало гендерно нейтральное определение подросткового возраста: в то время, когда молодые мужчины переходят через подростничество к ответственной взрослости, молодые женщины проходят свой путь к зависимости, меняя свободу, которую они имели, будучи детьми, на ограничения и запреты, существующие для взрослых женщин. В другом исследовании Нэнси Котт обратила внимание, что личные документы женщин, опубликованные или хранящиеся в архивах, представляют собой письма и дневники молодых незамужних девушек в возрасте около 20 лет. Она пришла к выводу, что у девушек было больше времени или иное отношение к собственному времени и размышлению о себе, своем будущем, чем у замужних и более старших женщин. Эта исследовательница предлагает проводить триангуляцию, анализируя личные документы наряду с официальными, включая различные книги советов для женщин. В одном из своих качественных социологических исследований Шуламит Рейнхартц собрала рассказы женщин о неудачной беременности, записанные в дневниках, сочинениях и других личных документах. Затем она попыталась определить сходства и различия смысла неудачной беременности для женщин из различных мест, эпох и социальных страт. Оказалось, что разные женщины применяют различные категории для объяснения своей ситуации, говоря о причинах, последствиях, своем отношении к беременности и ее завершении, о той помощи, которую могут получить от окружающих.

Приведем несколько примеров феминистского контент-анализа, проведенного новосибирскими учеными. Татьяна Барчунова исследовала представление женщин в символическом дискурсе националистической прессы. Виктимизация женщин, по словам исследовательницы, является концептуальным кластером, включающим понятия жертвы, жертвенности, защиты, вины. Сюда же Барчунова относит мотивы старения и старости, смерти, суицида. В газете «Завтра», как показало это исследование, содержатся не только многочисленные примеры виктимизированной репрезентации женщин, но и материалы, содержащие ее идеологическое обоснования со ссылками на «объективные» условия современной кризисной ситуации.

Прекрасным дополнением к коллекции Т.Барчуновой могла бы служить газета «Саратовские вести», опубликовавшая 21 февраля 1998 года статью о работе отделения скорой помощи с крупным заголовком-цитатой из песни А.Розенбаума: «Возим женщин, алкашей, трупы, психов, малышей».

Татьяна Максимова, проанализировав ряд женских романов и журналов, обнаружила тенденцию преобладающей представленности в этих текстах сексуальных и эмоциональных качеств любовной жизни в ущерб личностным и интеллектуальным. Журнальный материал включал как вербальные, так и визуальные тексты. Максимова пришла к выводу, что традиционно «неженские» качества не становятся гармоничной и неотъемлемой частью женщины и в «культурном ядре женского мира» в изданиях, которые делаются женщинами и для женщин. В ответ на феминистский вызов общества женская массовая литература и пресса поиронизировала над мужской половиной, опубликовав материалы и дискуссии по вопросам и правам пола, о возможностях сочетания независимости и традиционных брачных ценностей. Но чтобы отстоять свою независимость, по словам Максимовой, женщине придется противостоять устойчивым стереотипам маскулинной культуры.

Екатерина Таратута в своей статье проводит анализ произведений русской классики, на которых во многом построена школьная программа по литературе. В произведении И.С.Тургенева она проследила неоднозначное отношение писателя к героиням с социально активной жизненной позицией, обусловленной различием самих героинь. Наиболее распространенный тип отношения — скептично-ироничный. Автор пытается дискредитировать героиню как женщину: Авдотья Кукшина («Отцы и дети»), Суханчикова («Дым»). Другие героини вызывают удивление и восхищение Тургенева, а в некоторых случаях он рисует традиционный для русской литературы тип женщины как нравственного идеала в силу ее «исконного», «природного» и потому «истинного» мировоззрения: Елена Стахова («Накануне»), Наталья Ласунская («Рудин»), Лиза Калитина («Дворянское гнездо»). Женщины с активной социальной позицией прописаны карикатурно, поскольку декларируют свое отношение к конкретному социальному движению, такие женщины, как и мужчины, поданы у Тургенева в невыгодном свете, являясь второстепенными персонажами, как бы оттеняя главного героя — мужчину, который, впрочем, сам является рупором известных в обществе идей. Вместе с тем, параллельно эмансипации женщин — второстепенных персонажей, Таратута отмечает феминизацию главных героев Тургенева, их нерешительность и сомнения.

Лариса Косыгина провела гендерный анализ сборников анекдотов, изданных в период с 1990 по 1995 год. Исследовательница пришла к выводу, что в отличие от мужчин женщины из анекдотов положительно относятся к браку, они более терпеливы и не имеют права голоса в решении о разводе. Такова репрезентация, поданная в популярных текстах, но следующая цель Косыгиной — выявить насколько влияют выявленные стереотипные образы мужчин и женщин на отношения между реальными людьми.

Анализ визуальных текстов. В социокультурном анализе гендерных отношений важное место отведено анализу репрезентаций. Ведь типы идентичности, в том числе и гендерной, специфические для данной социальной общности и данного времени, входят в так называемую репрезентативную культуру общества, которая, в свою очередь, организует ориентацию и поведение людей в повседневной жизни. Это означает, что типы гендерной идентичности могут наблюдаться в повседневной жизни, а утверждения о них — верифицироваться или опровергаться обычными людьми, здравым смыслом. Идентичность, подчеркивающая уникальность индивида, есть социальный продукт, относительно стабильный элемент социальной реальности. Типы гендерной идентичности могут характеризовать половую принадлежность, сексуальные предпочтения, пересекаясь с профессиональным, семейным, образовательным, расово-этническим, экономическим и другими статусами. Эти определения влекут за собой множество символических предписаний относительно того, как себя вести, как выглядеть, на что рассчитывать в жизни, с кем общаться; они являются для людей чем-то вроде когнитивного путеводителя по жизни.

Репрезентации в визуальной культуре (кинематограф, живопись, реклама, медиа), дискурсы институциальных форм знания (например, медицина, психиатрия, сексология, социология, теология) влияют на социальные представления, направляя повседневные социальные практики, и тем самым конструируют саму сексуальность и субъекты сексуальности. В самом общем смысле «сексуальность» обычно означает биологически укорененный внутренний инстинкт или импульс (фрейдовский концепт либидо), сексуальную ориентацию индивида (гомосексуальность, гетеросексуальность) или сексуальную идентичность («ее сексуальность», «его сексуальность»). Однако в современных феминистских работах понятие сексуальности относится не только к индивидуальным эротическим желаниям, практикам и идентичностям, но также к дискурсам и тем социальным условиям, которые конструируют эротические возможности и определения женственности и мужественности в данное время, здесь-и-теперь.

В этой связи, например, интересны стратегии, сохранившиеся в научных и художественных текстах с прошлого по сей день и показывающие культурные практики гендерных отношений, те или иные паттерны сексуальности, образцы феминности и маскулинности как экзотическое, с диапазоном от эротического до странного, устрашающего и сверхъестественного. Фильмы и видеоклипы сегодня стали одним из самых популярных источников информации для социальных ученых на Западе и все чаще выступают материалом для социологического анализа отечественных исследователей. При этом используются не только любительские или научные фильмы — как, например, в случае видеоинтервью, — но и художественные киноленты, популярная видеопродукция. Андрей Дерябин провел анализ репрезентации гендерных отношений в русском музыкальном видео, показав соотношение доминантных и альтернативных смыслов в видеотексте. Ученый пользуется классификацией Стюарта Холла, одного из основателей бирмингемской школы культурологических исследований. Согласно Холлу, существует два типа стратегий, при помощи которых зритель декодирует телевизионный дискурс: доминантное и альтернативное чтение. Кроме того, сам текст может быть преимущественно доминантным или содержать альтернативные культурные практики. Если происходит доминантное чтение, текст ведет зрителя, который воспроизводит институциальную версию реальности, транслируемую медиумом. При этом существующий социальный порядок не подвергается сомнению, а напротив, утверждается и легитимируется. Примером может выступать советское кино, скажем, 30-х или 40-х годов и безоговорочное восприятие его многими советскими людьми в качестве правдивого и образцового изображения реальности. Во втором случае зритель признает легитимность доминирующих определений реальности, но учитывает и тот непосредственный социокультурный контекст, в котором пребывает конкретный индивид.

Любой популярный продукт / текст, по словам Дерябина, с одной стороны, содержит доминантные смыслы и воспроизводит доминирующую идеологию, обыденные представления о социальной структуре и гендерных отношениях. С другой стороны, действительно популярный текст всегда содержит смыслы, в той или иной мере противостоящие доминантным социальным и гендерным практикам. Дерябин выбирает для анализа видеоклипы В.Сташевского и А.Варум, показывая, как неохотно присутствует в обоих случаях потенциал оппозиционного содержания и прочтения. В клипе Сташевского за внешней феминизированностью, сексапильностью и нарциссизмом «нового мужчины» скрывается отказ женщине в способности и праве принимать решение. У Варум — агрессия героини является протестной формой неповиновения, не претендующей на истинную эмансипацию. Можно анализировать визуальный текст в аспекте того, как гендерные различия воплощаются в метафоре глухоты. Так, кинотекст «Страна глухих» несомненно содержит как доминантные, так и альтернативные смыслы социальных и гендерных отношений.

Фотографии не так давно начали привлекать внимание социологов, тогда как социальные антропологи более активно и уже традиционно обращаются к этому источнику информации. Фотографии выступают одновременно как иллюстрация и визуальная репрезентация: «Запечатленный фотографией образ не только воспроизводит внешний вид человека, но и позволяет более наглядно представить образ той эпохи, которой он принадлежит: мелочи быта, одежду, настроение — дух времени». Этот дух времени содержится в том, что именно стало вниманием фотографа, какое расположение фигур и какой ракурс он выбрал, что и в какой последовательности было отобрано для публикации в книге или журнале, помещено в семейный альбом или на рекламный щит. И хотя при прочтении фотодокументов широко применяется анализ невербального языка — языка тела, жестов, мимики и взглядов, большое значение имеет и то, какие надписи сопутствуют снимку, каково пространственное расположение фотографии, скажем, на газетной полосе и выбор субъекта (женщины, мужчины) в качестве означающего. Например, на фоторекламе в журнале «Компьютерра» (2001. № 20/397) изображена девушка с пышным бюстом, работающая за компьютером с плоским монитором. На заднем плане — двое мужчин, менеджер говорит сотруднику: «теперь я точно знаю, что в офисе должно быть плоским». Подобный прием используется и в саратовской газете объявлений: на белом диване, широко раскинув ноги, в черном брючном костюме полулежит женщина, одна рука которой откинута на подушки, а другая покоится на внутренней стороне бедра. Взгляд женщины устремлен на нас, и мы, рассматривая изображение, смотрим на женщину, глаза которой скрыты темными очками. Надпись гласит: «ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР. НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА КОМФОРТНЫЕ ВЕЩИ, без которых сегодня мы не представляем себе современную жизнь в современной квартире. Павильон «Мебель» тел.: 17-51-65″. Субъект — женщина — здесь используется в качестве означающего — вещи, в данных примерах — элемента офисной мебели, технического устройства.

Источником информации в контент-анализе могут служить предметы обихода, инструменты повседневной деятельности специалиста какой-либо профессии, одежда, история вещей или история дома. Список можно было бы продолжать бесконечно. Отметим, что контент-анализ вещественных документов, текстов может применяться в сочетании с другими методами, при этом важно, чтобы выбор используемого метода был обоснован, а анализ и интерпретация полученных данных логично связывались с исследовательской концепцией.