Этнография в гендерных исследованиях

Прежде всего, напомним, что понятие «этнография» имеет несколько значений. Во-первых, в отечественной традиции, говоря об этнографии, обычно имеют в виду этнологию как дисциплину, посвященную изучению жизни и быта народностей, удаленных от исследователя во времени и пространстве. Влияние феминизма в этой сфере сейчас расширяется, что связано и с общим кризисом классической антропологии и целой волны феминистской критики. Ответом на такую критику стали новые исследования фольклора и этнических особенностей, осуществленные, в том числе и на отечественном материале.

Во-вторых, в англосаксонской традиции социальных исследований термин «этнография», относится также к особой практике полевого исследования и жанру представления результатов полевой работы. Отличительной особенностью такой практики является непозитивистский инструментарий сбора данных — акцент на включенном наблюдении, длительном проживании в исследуемом сообществе, подразумевающем установление достаточно близких и доверительных отношений, использовании методов неформализованных интервью. Этнографические данные, в результате, представляют собой достаточно разнородный массив расшифровок интервью, дневниковые записи, видеоматериалы, личные документы, представленные информантами. В качестве научного жанра этнографию отличает описательность, выраженное намерение как можно точнее передать личный опыт информантов, их взгляд на жизнь и особенности культуры, т.е. такой способ повествования, который характеризует насыщенное описание, если следовать терминологии Клиффорда Гиртца.

Для того, чтобы показать некоторые тенденции в развитии этого направления, остановимся, по преимуществу, на американских и британских авторах, а также коснемся некоторых отечественных исследований, выполненных в русле феминистской этнографии. Речь идет о тех основных исследовательских работах, которые идентифицируют свои полевые практики как этнографические и опираются на феминистские ценности.

Гендерный аспект не всегда был в фокусе внимания этнографии, и этот интерес сформировался в рамках рождающейся феминистской традиции. Можно ли выделить какие-то особенности феминистской этнографии как полевой практики? По утверждению Джудит Дилорио, этот тип исследования предполагает активную вовлеченность исследователя в производство социального знания посредством прямого участия и переживание опыта изучаемой социальной реальности. «Феминистские практики сбора полевых материалов добавляют дополнительное измерение к обычным приемам получения данных. Это — необходимость постоянного и рефлексивного внимания к значимости гендера как базового свойства всей социальной жизни и понимания реальностей бытия женщин как акторов, кого предыдущие социологические исследования делали невидимыми».

Среди американских авторов распространено убеждение, что впервые интерес к гендеру как к аналитической категории этнографических текстов проявился в начале 19 века. Одна из первых работ в этом духе появилась в 1821 г. В этом году Франсис Райт, опубликовала свое этнографическое исследование Соединенных Штатов «Взгляд на общество и манеры в Америке в письмах из этой страны друзьям в Англию (1818, 1819, 1820-е годы)». Молодая, радикально настроенная англичанка в своей книге критикует институт рабства и положение женщин в американском обществе. Более подробная работа по феминистскому анализу американского общества, основанная на этнографических данных, появилась шестнадцатью годами позже, в 1937 г. Ее автор, Хэрриет Мартине в предисловии к своей книге — «Общество Америки» пишет об обязанности исследовательницы представлять детальные материалы наблюдений, чтобы читатель сам мог судить о проделанных интерпретациях. Руководствуясь этими правилами, она дает полный отчет о своем путешествии по всей Америке — промышленному Северу и рабовладельческому Югу, посещении ферм, индейских племен, тюрем, больниц, различных предприятий и учреждений. Этот отчет сопровождается датами и описаниями событий и встреч. Мартине пишет, что как женщина она смогла много больше, чем исследователь мужчина, узнать о семейной жизни и быте американских семей, манерах, школьном образовании, жизни будуара и кухни. Выводы из этих наблюдений выстроены в критическом ключе: американцы-мужчины в отношении к женщине стоят ниже не только собственных демократических принципов, но и практик, распространенных в некоторых частых Старого Света.

В 80-х годах девятнадцатого века широкую известность получили работы антрополога Алисы Флетчер, которая не только посещала индейские племена Сиу, но и жила среди них, по их обычаям, довольно продолжительное время. Никогда ранее антропологи не прибегали к длительному проживанию в «другой» культурной среде, и такие исследования стали вехой для развития социальных наук в 20 веке. Флетчер была в дружеских отношениях с астрономом Марией Митчел — они обе были членами Ассоциации Успешных Женщин, — и почерпнула от нее идею о том, что женщин следует изучать наблюдающей наукой, подобной астрономии. Этнография, по ее мнению, может быть наблюдательной наукой, потому что она, подобно астрономии, использует «длительный период наблюдения (и вслушивания) и подробной записи того, что наблюдается и слышится».

В 1924 г. было положено начало первому широкомасштабному этнографическому проекту, в котором гендерный аспект представлен довольно широко. Речь идет о «Миддлтауне» (Среднегорск) — такой псевдоним дали объекту своего исследования группа социальных антропологов. В Манси (Muncie), штат Индиана прибыли Роберт и Хелен Линд со своими сотрудниками, двумя статистиками и стенографисткой. Хелен Линд писала, что они хотели «строить полевую работу так же, как делается антропологическое исследование в чужом сообществе. Так, работа была сосредоточена на изучении различных аспектов повседневности: как люди живут, устраивают свой дом, на том, что люди делают повсюду, чтобы понять, как они это делают здесь. Мы интервьюировали ключевых людей, посещали различные организации и общественные мероприятия, делая записи, пока не поняли, что получаем только общую информацию. Тогда мы стали собирать интервью с обычными людьми, и это было лучшее, что мы сделали». Идея соединить наблюдение с интервью позволила перейти с общего к частному, от анализа сообщества как целого к изучению индивидов в сообществе. Такая комбинация методов позволила увидеть людей в контексте и прийти к пониманию женщин и мужчин с их собственной точки зрения.

Одним из ключевых в Манчестерских исследованиях в Британии 50-х годов двадцатого века стал подход, который рассматривает цех как отражение социальной структуры окружающего сообщества. Шейла Куннисон выступила против того, чтобы рассматривать предприятие, как закрытую систему и предложила включить в анализ «внешние» факторы. Производственная система цеха — лишь одна из тех структур, в которых протекает жизнедеятельность работника предприятия, быть рабочим — одна из его или ее социальных ролей. Индивид занимает определенное положение в различных структурах и системах внешнего по отношению к предприятию мира. Он принадлежит к определенному социальному классу, полу, этничности и возрасту. Работник включен в местное сообщество, в котором соединен множеством связей с другими работниками и представителями администрации. Роли, которые исполняются рабочими во всех этих структурах, необходимо учитывать в интерпретации поведения людей на рабочем месте.

Одно из наиболее важных следствий такого анализа заключалось в выделении проблемы гендерных различий на рабочем месте. Эта тема стала предметом более глубокого анализа в дальнейших исследованиях британской социологии. Было сделано предположение о том, что в тех бригадах, где у женщин руководителями являются мужчины-менеджеры, их взаимодействие следует анализировать в терминах «ролей», заимствованных из ситуации разделения труда в их семьях. Анализ функции пола в разделении труда тесно связан с идеологическими концепциями, которыми общество определяет гендерные роли.

Шуламит Рейнхарц, рассматривая феминистскую этнографию, выделяет три направления, различающиеся по целям исследования: 1) документирование жизни и деятельности женщин, 2) понимание опыта женщин с их точек зрения, и 3) концептуализация женского поведения, выражающего социальный контекст. Документирование жизни и деятельности женщин возникло как оппозиция традиционным и, по мнению феминистских социологов, по преимуществу андроцентричным социальным исследованиям. Преодолевая ограничения предшествующей методологии, которая не рассматривала женщин в качестве значимо влияющих на социальные установки, феминистская методология сконцентрировалась на полном и равноправном женском участии в социальном, экономическом и политическом пространствах. Так, Кэрол Стэк изучала жизнь бедных чернокожих женщин, а Дэнис Коннорс — пожилых ирландских представительниц рабочего класса. Чтобы сделать жизнь изучаемых групп более «реальной» для себя, исследовательницы соединили практику глубоких интервью с интенсивным участием в повседневной жизни. Многочисленные ценные наблюдения были сделаны в процессе повседневных, рутинных занятий — визитов в больницу, магазины, встреч с друзьями.

Подобным образом, изучая жизнь маленького сельского города на севере США, где население по преимуществу составляют потомки выходцев из Скандинавии, Сьюзен Стелл, рассматривала вовлеченность консервативно ориентированных жительниц города в общественные и политические организации, местные клубы, жизнь религиозной общины. Таким образом, феминистские этнографы в ходе своей работы участвуют в жизни социальной системы, осуществляют социальное картографирование и помещают отдельные группы женщин на эти «карты», а затем используют интервью, чтобы понять конкретных людей.

Здесь следует упомянуть также исследование российского социолога М.Киблицкой, в котором она, используя методы интервью и включенного наблюдения, раскрывает рамки социального неравенства, усиленного гендерными стереотипами, на примере жизненного опыта одиноких матерей. Спектр тем исследований по этнографии жизни большого российского города весьма широк и его также можно проследить на примере проектов, выполненных социологами Центра независимых социологических исследований в Санкт-Петербурге — от уличной культуры розничных торговцев (И.Ивлева), до стратегий выживания ВИЧ-инфицированных (И.Вышемирская) и практик попрошайничества (М.Кудрявцева).

Понимание женщин «с их собственной точки зрения» позволяет пересмотреть сложившийся у исследователей, практикующих нефеминистское включенное наблюдение, предрассудок о тривиальности женской деятельности и образа мысли или, иначе, об интерпретации женщин с позиций мужчин. Одним из первых, кто увидел такую опасность, был Георг Зиммель, который говорил, что почти все дискуссии о женщинах оперируют понятиями, так или иначе связанными с мужчинами в смысле реального, идеального или ценностного критерия. Никто не спрашивает женщин, чем они являются сами для себя. Таким образом, развитие этого направления феминистской этнографии связано с попытками анализа рефлексии женщин.

В этой традиции, например, выполнена работа Роберты Голдберг, в которой она рассматривает разочарование своим трудовым опытом у рабочих женщин. Голдберг выражает традиции марксистского классового анализа общества, но предлагает свое собственное понимание устоявшейся концепции «классового сознания». Она, полагает, что необходимо переформулировать концепцию классового сознания в отношении женщин. Результаты исследования дают автору основание сомневаться в правильности причисления женщины к тому классу или социальной группе, к которой принадлежит ее муж, поскольку женское классовое сознание может, в действительности, быть иным, т.е. имеется в виду, что все женщины могут образовывать некую трансцендентную «сестринскую» социальную общность.

Другой путь, каким феминистские этнографы пытаются понять женский опыт — это обращение к женщинам как к ключевым информантам. В своем исследовании Валери Мацумото рассматривает повседневную жизнь американцев японского происхождения. Она убедительно показывает, как собственный жизненный опыт исследователя и знание культурных особенностей помогли ей стать своим (инсайдером) среди калифорнийских японцев и открыли доступ к сокровенным эпизодам семейной памяти, хранимой женьщинами и связанной с насильственной депортацией военного времени.

Свое исследование семей, живущих на социальное пособие, Кэрол Стэк смогла осуществить тоже благодаря установлению доверительных отношений. Молодые афроамериканские студентки, выходцы из бедных кварталов, ввели этнографа в сообщество, где они провели свое детство, познакомили ее с двумя семьями. На какое-то время, сообщает Стэк, две женщины и мужчина из этих семей стали ее полноправными ассистентами, помогли ей в понимании той социально-экономической системы, которой управляют женщины.

Рассмотрим далее другой тип работ, известный как «понимание женщин в контексте». Феминистские этнографы, работающие в этом направлении, стремятся интерпретировать женское поведение в социальном контексте, избегая брать этот контекст обособленно от анатомии, культуры и класса. Например, Айрин Добровски, подчеркивая важность социального контекста, изучала женщин, принадлежащих к рабочему классу. В своем исследовании она выделила различные типы работающих женщин в зависимости от характера их семейных отношений. У «продолжающих работать» мужья проявляют терпимость и уважение к собственным нуждам женщин, полны решимости разделять домашнюю работу и помогать в воспитании детей. В то же время, «домохозяйки» не уважают мужьями, отношения в семье неравноправны. Другой пример феминистской этнографии — это исследование Л.Бартон, Д.Абедаллах и К.Аллисон, которые, используя данные этнографического исследования, проанализировали связь между расширенными семейными связями, за которые отвечают женщины, возрастной структурой семьи и характером взросления в современных афроамериканских семьях.

Ряд работ по этнографии индустриального общества затрагивают проблемы трудовых отношений. Например, М.Ильина в своем долговременном кейс-стади кондукторов общественного транспорта одного северного города рассматривает конструирование власти и идентичности между водителями-мужчинами и кондукторами-женщинами. Опираясь на этнографические данные, собранные в цехах промышленных предприятий, И.Тартаковская изучает женскую карьеру и предлагает свое собственное объяснение российской разновидности «стеклянного потолка» как особого вида организационной культуры.

Хотя феминистская этнография фокусируется, в основном, на изучении женщин, здесь есть исследования, где рассматриваются оба пола, чтобы понять, как гендер влияет на поведение. Например, Ники Чарлз и Марион Керр установили различия в потребительских установках в семьях с двумя родителями. Мужчины за столом, как полагают исследователи, обычно берут себе самые большие куски мяса и едят мяса больше, поскольку утверждают тем самым свой статус добытчика. Изучая с помощью включенного наблюдения лабораторное обсуждение телевизионных программ в аудитории, где представлены оба пола, Джесси Бернард обнаружила, что мужчины-участники «задвигают» участников-женщин в групповой дискуссии, женщины вытесняются на периферию обсуждения и чаще прерываются ведущим.

Кроме того, в современной этнографии представлено направление, которое занимается рассмотрением различных аспектов маскулинности. Примером такого анализа может стать исследование Сьюзен Мюррей, в котором она, применяя включенное наблюдение и фокусированные интервью с воспитателями детсада (мужчинами и женщинами) анализирует способы, какими обозначают себя мужчины в этой сфере труда. Работа, связанная с уходом за детьми, воспринимается как глубоко феминизированная, и всякий мужчина, который занимается ею, становится подозрительным. Эта подозрительность выражается в ограничениях, накладываемых на воспитателей мужского пола, — их неохотно допускают к детям, полагая желание работать с детьми патологической склонностью. В результате распространяются практики вытеснения мужчин с такой работы. Говоря о российских исследованиях, следует отметить несколько публикаций по этнографии мужественности: это статьи К.Банникова и М.Лурье о современной армии, Е.Кулешова о репрезентациях маскулинности в подростковой субкультуре г.Тихвина.

По свежим публикациям в наиболее влиятельном периодическом издании, где публикуются результаты исследований, выполненных в этнографическом ключе — «Журнале современной этнографии (Journal of Contemporary Ethnography), — можно отметить актуальные темы феминистских исследований мужчин в 2000-2001 гг. Среди таких тем — изучение гомосексуальности, которые представили Д.Каплан и Е.Бен-Ари в статье о геях в израильской армии ; анализ проблемы мужской сексуальной идентичности в статье М.Волкомир; анализ маскулинной власти в стриптиз-клубе.

Рассмотрим некоторые практические аспекты осуществления этнографии как гендерно-ориентированной полевой работы в том виде, как это проявляется в статьях по результатам исследований современного индустриального общества и ставших предметом обсуждения в этом обзоре. Начнем с обсуждения исследовательских установок относительно внимания к гендерным различиям. Классические этнографические исследования, в этой связи, можно разделить на три типа — по преимуществу мужские, традиционные мужские-женские и нетрадиционные мужские-женские. Все эти исследования ориентированы на мужчину по трем параметрам: они проводятся мужчинами-этнографами, основываются на мужских стереотипах и, помимо прочего, фокусируются на мужском поведении. В отличие от классической, феминистская этнография осуществляется по преимуществу женщинами, полевая работа строится, основываясь на женских особенностях мышления и поведения, а ключевые информанты — в основном женщины. Идеологии, влияющие на аналитический фокус и политику интерпретаций, часто бывают плохо осознанными и неоднозначными по своему характеру. Непросто обобщать полевые материалы тогда, когда разнообразная по своей природе информация непрерывно и отовсюду поступает к этнографу. Хотя подобная рефлексивность вообще свойственна этнографии, особенно она значима для феминистской традиции, которая стремится вскрыть связи между микро- или макросистемами и гендерной политикой.

Следует учитывать, что для женщины-этнографа могут быть доступны такие сферы жизни, которые недоступны для мужчины. Например, исследуя повседневный опыт жизни женского общежития, Лори МакДейд определила его как «женское домохозяйство» и выделила большое количество «символических рынков», которыми пользуются студентки, чтобы означить свою физическую и духовную зрелость. Этими рынками стали такие товары широкого потребления, как прокладки, дезодоранты, косметика, средства по уходу за телом. Однако, как показывают многочисленные этнографические исследования современных обществ, проводившиеся в банках, университетах, промышленных корпорациях, воинских частях, клубах, среди различных социальных групп, сфер интересов и видов деятельности, феминистская установка дает хорошие результаты и среди смешанных (мужских-женских), и в чисто мужских сообществах, выявляя особенности гендерного поведения, практики конфликта и исключения.

Методологические основания феминистской этнографии, как это и должно быть в живой, рефлексирующей и развивающейся традиции, обладают собственными противоречиями и постоянно проблематизируются. Один из самых спорных моментов, по мнению Шуламит Рейнхарц, — проблема доверия. Даже если женщина изучает другую женщину и обладает полным набором необходимых женских исследовательских установок, доверия со стороны респондента достичь бывает непросто. Более того, как показывают некоторые работы, установить исследовательский контакт между женщинами порой сложнее, чем между мужчинами. В чем причина сложностей? Среди факторов, препятствующих установлению доверительных отношений (без которых не мыслится этнография) могут выступать такие: брачный статус исследовательницы — замужние женщины в некоторых сообществах имеют негативные установки по отношению к незамужним ученым; социальный класс — представительнице среднего класса бывает трудно установить контакт с женщинами-рабочими; этничность; жизненный стиль. Часто эти различия препятствую пониманию исследователем особенностей изучаемой культуры. Линда Вали, которая проводила этнографическое исследование на курсах по подготовке конторских служащих, в какой-то момент обнаружила, что она ошибочно интерпретирует многие события только потому, что имеет жесткие политические взгляды против традиционного феминного поведения. Она осознала, что совершает ошибку, не желая смирится с тем фактом, что у тех, кого она изучает, может быть другой взгляд на мир, нежели чем у нее. Таким образом, проблема «ложного сознания» постепенно проникает в феминистскую этнографию, изучающую нефеминистские группы, и рефлексируется исследователями. В своем исследовании организационной контркультуры, Шерил Клейман вспоминает, как она была разочарована тем, что женщины не обращали должного внимания на то, какое подчиненное место они занимают в организации, не стремятся достигать равных прав. «Позже я поняла, что эти установки отражали мое собственное понимание феминизма в то время, что женщины могут и должны бороться за достижения, подобно мужчинам». Мы видим здесь, что полевая концепция «доверия» формулируется здесь в измененном виде — не доверие респондента к исследователю, а доверие исследователя респонденту, готовность принять другую такой, какая она есть, со своим миропониманием и культурой.

Включенное наблюдение является основным методом этнографии, иногда между ними даже ставят знак равенства, что, разумеется, не совсем так. В любом случае, посылки, определяющие стратегию включенного наблюдения, во многом определяют и ход этнографического исследования. Эти посылки, как и многогранная проблема доверия, определяются в терминах дистанции: следует ли добиваться полного доверия и тесной связи между ученым и теми, кого они изучают или предпочесть уважительную дистанцию. Сторонники уважительной дистанции убеждены, что у этнографа есть опасность «стать аборигеном» или начать идентифицировать себя с теми людьми, кого он изучает. Поддержание «раздельной» идентичности направлено на достижение определенного возможного уровня объективности, какая вообще может быть в социальных исследованиях. С другой стороны, некоторые феминистские методологи указывают на необходимость духовной близости с женщинами для достижения понимания. Арли Хохшильд полагает, что этнография, осуществляемая женщинами (независимо от того, феминистки ли они), отличается по природе от этнографии, которую делают мужчины, поскольку мужчины и женщины взаимодействуют разными способами. Между женщинами возможно достижение эмпатии очень высокого уровня, полагает Хохшильд, поскольку такие отношения проще возникают между относительно безвластными индивидами.

Другой проблематичной дихотомией этнографии является природа включенного наблюдения: баланс между ролью «наблюдателя» и ролью «участника». В этом случае, как и прежде, речь идет об опасности растворения этнографа в объекте исследования. Однако феминистские авторы склоняются к выбору большего участия и большей вовлеченности. Многие авторы пишут об этической и эпистемологической значимости интегрирования себя в свою работу и элиминирования различий между объектом и субъектом. Как полагают, полное включенное наблюдение соответствует определенным целям феминизма, однако склонность к нему разделяют не все исследователи, которые считают себя феминист(к)ами. В числе методических трудностей, с которыми сталкиваются этнографы, практикующие включенное наблюдение упоминают, в частности следующую: исследователи приходят в социальную среду, в которой сложились определенные связи, и существует несколько социальных групп, характеризующихся собственными предпочтениями и субкультурами. Слишком тесная идентификация исследователя с какой-либо одной группой ограничивает ее или его возможности получить соответствующий кредит доверия в других группах, иногда конфликтующих между собой. Об опасности это рода предупреждает, например, Джуди Вейджман, которая заключает рассуждения о своем опыте выстраивания исследовательской дистанции «в конечном счете, преимущества, которые я получила от поддержания некоторой дистанции, полагаю, перевесили те, которые я имела, будучи истинным «инсайдером»».

Полученные в ходе этнографической полевой работы данные поступают на рабочий стол, систематизируются, обобщаются и проходят этап интерпретации, а в дальнейшем оформляются в виде научного нарратива. На этом этапе возникает дилемма репрезентации, которая остается нерешенной сегодня и, вероятно, не может быть решена никогда (во всяком случае, в окончательной форме). Суть ее в следующем: как предложить данные исследования читателю так, чтобы не заглушить или исказить голоса тех людей, которые были информантами, объектами наблюдения? Как взаимодействуют между собой репрезентации, сделанные респондентами о себе и своем окружении, и те, что производятся исследователем после этапа анализа данных («репрезентация репрезентаций»)?

Средств анализа этнографических данных множество, они подразумевают различные формы полевых материалов и различные стратегии работы ними. Это может быть анализ женского языка, работа с текстами, в том числе такими специфическими, как автобиографии и художественные тексты. Марианна Пеже сравнивает исполнение феминистского исследования с театральным действом. Многие феминистские этнографы надеются сделать вклад в феминистскую теорию, другие стремятся проверить или применить определенные теоретические подходы. Такие работы, по мысли авторов, должны быть направлены на изучение конкретных ситуаций через призму феминистских теорий, чтобы избежать рассуждений на абстрактном уровне, способных привести к нарочитому упрощению реальных социальных процессов.

Таким образом, обзор работ, выполненных в русле феминистской этнографии, показывает, что мы имеем дело с интенсивно развивающейся отраслью эмпирических исследований со своим предметом, особым аналитическим фокусом и специфическими особенностями методов сбора данных. Развитие этого направление обусловлено антропологическим поворотом в социальных исследованиях, обусловившем повышенный интерес к изучению общества с микроуровня, посредством изучения индивидуального опыта. Это отмечает общую тенденцию, но в чем состоит особый вклад, который сделан феминистскими учеными в развитие методологии? Роль феминистской этнографии — в развитии особого вида культурной антропологической критики, основанной на усиленном внимании к тем социальным практикам, которые считались — в силу определенной политической ситуации — периферийными и замалчивались.

Как известно, ученые феминистского направления выступили против позитивистских принципов сбора данных в социальном исследовании еще на ранних стадиях развития феминизма. Доказывалось, что такие методы ориентированы на андроцентричный, сфокусированный на мужчинах, тип анализа. Непозитивистские исследования, включая этнографию, выступают, таким образом, альтернативной полевой практикой, снимающей однобокость объективизма. К настоящему времени, впрочем, широкую поддержку получила точка зрения, указывающая на то, что неверно связывать феминистскую критику исключительно с этнографическими методами и противопоставлять феминистские качественные методы количественным как таковым. Мы полагаем, что феминистскую этнографию, как и всю феминистскую методологию полевого исследования в целом, следует рассматривать как антидискриминационный проект социального исследования. Такое исследование проблематизирует традиционные позиции наблюдателя и наблюдаемого, пересматривает дистанции между исследователем и информантом, исследователем и исследуемым местным сообществом. Тем самым, феминистская этнография направлена на преодоление социального неравенства, транслирующегося посредством позитивистских схем сбора и анализа социальных данных.